anliga

anliga: необычное



Александр Николаевич Вертинский (годы жизни – 21.03.1889 – 21.05.1957), русский эстрадный актёр, киноактёр, певец, композитор и поэт.







РАФИНИРОВАННАЯ ЖЕНЩИНА



Разве можно от женщины требовать многого?

Вы так мило танцуете, в Вас есть шик.

А от Вас и не ждут поведения строгого,

Никому не мешает Вас муж-старик.



Только не надо играть в загадочность

И делать из жизни "le vin triste".

Это все чепуха, да и Ваша порядочность -

Это тоже кокетливый фиговый лист.



Вы, несомненно, с большими данными

Три - четыре банкротства - приличный стаж.

Вас воспитали чуть-чуть по-странному,

Я б сказал, европейски - фокстрот и пляж!



Я Вас так понимаю, я так Вам сочувствую,

Я готов разорваться на сто частей.

Восемнадцатый раз я спокойно присутствую

При одной из обычных для Вас "смертей".



Я давно уже выучил все завещание

И могу повторить Вам в любой момент:

Фокстерьера Люлю отослать в Испанию,

Где живет Ваш любовник… один… студент.



Ваши шляпки и платья раздать учащимся.

А "dessous" сдать в музей прикладных искусств.

А потом я и муж, мы вдвоем потащимся

Покупать Вам на гроб сирени куст.



Разве можно от женщины требовать многого?

Там, где глупость божественна, ум - ничто!







PICCOLO BAMBINO



Вечерело. Пели вьюги.

Хоронили Магдалину,

Цирковую балерину.

Провожали две подруг,

Две подруги - акробатки.

Шел и клоун. Плакал клоун,

Закрывал лицо перчаткой.



Он был другом Магдалины,

Только другом, не мужчиной,

Чистил ей трико бензином.

И смеялась Магдалина:

"Ну какой же ты мужчина?

Ты чудак, ты пахнешь псиной!"

Бедный piccolo bambino…



На кладбище снег был чище,

Голубее городского.

Вот зарыли Магдалину,

Цирковую балерину,

И ушли от смерти снова…



Вечерело. Город ник.

В темной сумеречной тени.

Поднял клоун воротник

И, упавши на колени,

Вдруг завыл в тоске звериной.



Он любил… Он был мужчиной,

Он не знал, что даже розы

От мороза пахнут псиной.

Бедный piccolo bambino!







АЛЛИЛУЙЯ



Ах, вчера умерла моя девочка бедная.

Моя кукла балетная в рваном трико.

В керосиновом солнце закружилась победная.

Точно бабочка бледная, так смешно и легко.



Девятнадцать попов с куплетистами

Отпевали невесту мою

В куполах солнца луч расцветал аметистами.

Я не плачу, ты видишь? Я тоже пою.



Я крещу твою ножку упрямую,

Я крещу твой атласный башмак,

И тебя, мою выдумку странную

Я целую вот так, вот так.



И за гипсовой маской, спокойной и строгою

Буду прятать тоску о твоем фуэтте,

О полете шифоновом и многое, многое,

Что не знает никто, даже "братья Пате".



Успокой меня, Господи, скомороха смешного,

Хоть в аду успокой, только дай мне забыть, что болит.

Высоко в куполах трепетало последнее слово:

"Аллилуйя" - лиловая песня смертельных молитв.







БАЛ ГОСПОДЕН



В пыльный маленький город, где Вы жили ребенком,

Из Парижа весной к Вам пришел туалет.

В этом платье печальном Вы казались Орленком,

Бледным маленьким герцогом сказочных лет.



В этом городе сонном Вы вечно мечтали

А балах, о пажах, вереницах карет

И о том, как ночами в горящем Версале

С мертвым принцем танцуете Вы менуэт…



В этом городе сонном балов не бывало,

Даже не было просто приличных карет.

Шли года. Вы поблекли и платье увяло,

Ваше дивное платье "Maison Lavalette".



Но однажды сбылися мечты сумасшедшие,

Платье было надето, фиалки цвели,

И какие-то люди, за Вами пришедшие,

В катафалке по городу Вас повезли.



На слепых лошадях колыхались плюмажики,

Старый попик любезно кадилом махал…

Так весной в бутафорском смешном экипажике

Вы поехали к Богу на бал.







БЕЗ ЖЕНЩИН



Как хорошо без женщины, без фраз,

Без горьких слов и сладких поцелуев,

Без этих милых, слишком честных глаз,

Которые вам лгут и вас еще ревнуют!



Как хорошо без театральных сцен,

Без длинных "благородных" объяснений,

Без этих истерических измен,

Без этих запоздалых сожалений.



И как смешна нелепая игра,

Где проигрыш велик, а выигрыш ничтожен,

Когда партнеры ваши - шулера,

А выход из игры уж невозможен.



Как хорошо с приятелем вдвоем

Сидеть и пить простой шотландский виски

И, улыбаясь, вспоминать о том,

Что с этой дамой вы когда-то были близки



Как хорошо проснуться одному

В своем веселом холостяцком "флете"

И знать, что вам не нужно никому

"Давать отчеты" - никому на свете!



А чтобы "проигрыш" немного отыграть,

С ее подругою затеять флирт невинный

И как-нибудь уж там "застраховать"

Простое самолюбие мужчины!







ВАШИ ПАЛЬЦЫ



Ваши пальцы пахнут ладаном,

А в ресницах спит печаль.

Ничего теперь не надо нам,

Никого теперь не жаль.



И когда Весенней Вестницей

Вы пойдете в дальний край,

Там Господь по белой лестнице

Поведет Вас в светлый рай.



Тихо шепчет дьякон седенький,

За поклоном бьет поклон

И метет бородкой реденькой

Вековую пыль с икон.



Ваши пальцы пахнут ладаном,

А в ресницах спит печаль.

Ничего теперь не надо нам,

Никого теперь не жаль.







ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ



Это все, что от Вас осталось, -

Пачка писем и прядь волос.

Только сердце немного сжалось,

В нем уже не осталось слез.



Вот в субботу куплю собаку,

Буду петь по ночам псалом,

Закажу себе туфли к фраку…

Ничего. Как-нибудь проживем.



Все окончилось так нормально

Так логичен и прост конец:

Вы сказали, что нынче в спальню

Не приносят с собой сердец.







ДНИ БЕГУТ



Сколько вычурных поз,

Сколько сломанных роз,

Сколько мук, и проклятий, и слез!



Как сияют венцы!

Как банальны концы!

Как мы все в наших чувствах глупцы!



А любовь - это яд.

А любовь - это ад,

Где сердца наши вечно горят.



Но дни бегут,

Как уходит весной вода,

Дни бегут,

Унося за собой года.



Время лечит людей,

И от всех этих дней

Остается тоска одна,

И со мною всегда она.



Но зато, разлюбя,

Столько чувств загубя,

Как потом мы жалеем себя!



Как нам стыдно за ложь,

За сердечную дрожь,

И какой носим в сердце мы нож!



Никому не понять,

Никому не сказать,

Остается застыть и молчать.



А… дни бегут,

Как уходит весной вода,

Дни бегут,

Унося за собой года.



Время лечит людей,

И от всех этих дней

Остается тоска одна,

И со мною всегда она…







ДОРОГАЯ ПРОПАЖА



Самой нежной любви наступает конец,

Бесконечной тоски обрывается пряжа…

Что мне делать с тобою, с собой, наконец,

Как тебя позабыть, дорогая пропажа?



Скоро станешь ты чьей - то любимой женой,

Станут мысли спокойней и волосы глаже.

И от наших пожаров весны голубой

Не останется в сердце и памяти даже.



Будут годы мелькать, как в степи поезда,

Будут серые дни друг на друга похожи…

Без любви можно тоже прожить иногда,

Если сердце молчит и мечта не тревожит.



Но когда-нибудь ты, совершенно одна

(Будут сумерки в чистом и прибранном доме),

Подойдешь к телефону, смертельно бледна,

И отыщешь затерянный в памяти номер.



И ответит тебе чей-то голос чужой:

"Он уехал давно, нет и адреса даже."

И тогда ты заплачешь: "Единственный мой!

Как тебя позабыть, дорогая пропажа!"







ДЫМ БЕЗ ОГНЯ



Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.

Я не верю, что в эту страну забредет Рождество.

По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке

И в снегах голубых за окном мне поет Божество!



Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,

А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть

И молиться у старых притворов печально и тонко

Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!



Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки.

Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня

Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки

И что все это - так… пустяки… просто дым без огня!







ЖЁЛТЫЙ АНГЕЛ



В вечерних ресторанах,

В парижских балаганах,

В дешевом электрическом раю,

Всю ночь ломаю руки

От ярости и муки

И людям что-то жалобно пою.



Звенят, гудят джаз-банды,

И злые обезьяны

Мне скалят искалеченные рты.

А я, кривой и пьяный,

Зову их в океаны

И сыплю им в шампанское цветы.



А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,

Где в испуге даже дети убегают от меня.

Я усталый, старый клоун, я машу мечом картонным,

И лучах моей короны умирает светоч дня.



Звенят, гудят джаз-банды,

Танцуют обезьяны

И бешено встречают Рождество.

А я, кривой и пьяный,

Заснул у фортепьяно

Под этот дикий гул и торжество.



На башне бьют куранты,

Уходят музыканты,

И елка догорела до конца.

Лакеи тушат свечи,

Давно замолкли речи,

И я уж не могу поднять лица.



И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел

И сказал: "Маэстро бедный, Вы устали, Вы больны.

Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго.

Даже в нашем добром небе были все удивлены".



И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи,

Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда.

А высоко в синем небе догорали божьи свечи

И печальный желтый Ангел тихо таял без следа.







ЗЛЫЕ ДУХИ



Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы

И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель.

И тогда мне так ясно видны эти черные тонкие птицы,

Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel".



Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки

Распоют Вашу грусть, растанцуют тоску и печаль,

И тогда станут легче грехи и светлей голубые ошибки.

Не жалейте весной поцелуев, когда зацветает миндаль.



Обо мне не грустите, мой друг. Я озябшая хмурая птица.

Мой хозяин - жестокий шарманщик - меня заставляет плясать.

Вынимая билетики счастья, я смотрю в несчастливые лица,

И под вечные стоны шарманки мне мучительно хочется спать.



Скоро будет весна. Солнце высушит мерзкую слякоть,

И в полях расцветут первоцветы, фиалки и сны…

Только нам до весны не допеть, только нам до весны не доплакать:

Мы с шарманкой измокли, устали и уже безнадежно больны.



Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы.

Не сердитеь за грустный конец и за слов моих горестных хмель.

Это все Ваши злые духи. Это черные мысли, как птицы,

Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel".







КОКАИНЕТКА



Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка

Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?

Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.

Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы…



Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная

И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.

И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная

Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…



Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка.

Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.

Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой

И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.







КОНЦЕРТ САРАСАТЕ



Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.

Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.

Но когда он играет "Концерт Сарасате",

Ваше сердце, как птица, летит и поет.



Он альфонс по призванью. Он знает секреты

И умеет из женщины сделать зеро…

Но когда затоскуют его флажолеты,

Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!



Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.

Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre.

И давно уж не моден, давно неприличен

Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр.



И в усталом лице, и в манере держаться

Появилась в Вас и небрежность, и лень.

Разве можно так горько, так зло насмехаться?

Разве можно топтать каблуками сирень?..



И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,

Тихо плачете где-то в углу, не дыша, -

Он играет для Вас свой "Концерт Сарасате",

От которого кровью зальется душа!



Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,

Ненавидя его, презирая себя,

Вы прощаете все за "Концерт Сарасате",

Исступленно, безумно и больно любя!..







ЛИЛОВЫЙ НЕГР



Вере Холодной



Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..

Вы, кажется, потом любили португальца,

А может быть, с малайцем Вы ушли.



В последний раз я видел Вас так близко.

В пролеты улиц Вас умчал авто.

Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско

Лиловый негр Вам подает манто.







МАДАМ, УЖЕ ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ…



На солнечном пляже в июне

В своих голубых пижамах

Девчонка - звезда и шалунья -

Она меня сводит с ума.



Под синий berceuse океана

На желто-лимонном песке

Настойчиво, нежно и рьяно

Я ей напеваю в тоске:



"Мадам, уже песни пропеты"

Мне нечего больше сказать!

В такое волшебное лето

Не надо так долго терзать!



Я жду Вас, как сна голубого!

Я гибну в любовном огне!

Когда же Вы скажете слово,

Когда Вы придете ко мне?"



И, взглядом играя лукаво,

Роняет она на ходу:

"Вас слишком испортила слава.

А впрочем… Вы ждите… приду!.."



Потом опустели террасы,

И с пляжа кабинки свезли.

И даже рыбачьи баркасы

В далекое море ушли.



А птицы так грустно и нежно

Прощались со мной на заре.

И вот уж совсем безнадежно

Я ей говорю в октябре:



"Мадам, уже падают листья,

И осень в смертельном бреду!

Уже виноградные кисти

Желтеют в забытом саду!



Я жду Вас, как сна голубого!

Я гибну в осеннем огне!

Когда же Вы скажете слово?

Когда Вы придете ко мне?!"



И, взгляд опуская устало,

Шепнула она, как в бреду:

"Я Вас слишком долго желала.

Я к Вам… никогда не приду".







МАЛЕНЬКИЕ АКТРИСЫ



Я знаю этих маленьких актрис,

Настойчивых, лукавых и упорных,

фальшивых в жизни, ласковых в уборных,

Где каждый вечер чей-то бенефис.



Они грустят, влюбленные напрасно

В самих себя - Офелий и Джульетт.

Они давно и глубоко несчастны,

В такой взаимности, увы, успеха нет



А рядом жизнь. Они не замечают,

Что где-то есть и солнце, и любовь,

Они в чужом успехе умирают

И, умирая, воскресают вновь.



От ревности, от этой жгучей боли

Они стареют раз и навсегда

И по ночам оплакивают роли,

Которых не играли никогда.



Я узнаю их по заметной дрожи

Горячих рук, по блеску жадных глаз,

Их разговор напоминает тоже

Каких-то пьес знакомый пересказ.



Трагически бесплодны их усилия,

Но, твердо веря, что дождутся дня,

Как бабочки, они сжигают крылья

На холоде бенгальского огня.



И, вынося привычные подносы,

Глубоко затаив тоску и гнев,

Они уже не задают вопросов

И только в горничных играют королев.







ОЛОВЯННОЕ СЕРДЦЕ



Я увидел Вас в летнем тире,

Где звенит монтекрист, как шмель.

В этом мертво кричащем мире

Вы почти недоступная цель.



О, как часто юнец жантильный,

Энергично наметив Вас,

Опускал монтекрист бессильно

Под огнем Ваших странных глаз…



Вот запела входная дверца…

Он - в цилиндре, она - в манто.

В оловянное Ваше сердце

Еще не попал никто!



Но однажды, когда на панели

Танцевали лучи менуэт,

В Вашем сонном картонном теле

Пробудился весенний бред.



И когда, всех милей и краше,

Он прицелился, вскинув бровь,

Оловянное сердце Ваше

Пронзила его любовь!



Огонек синевато-звонкий…

И под музыку, крик и гам

Ваше сердце на нитке тонкой

Покатилось к его ногам.







ПАНИ ИРЕНА



Я безумно боюсь золотистого плена

Ваших медно-змеиных волос,

Я влюблен в Ваше тонкое имя "Ирена"

И в следы Ваших слез.



Я влюблен в Ваши гордые польские руки,

В это кровь голубых королей,

В эту бледность лица, до восторга, до муки

Обожженного песней моей.



Разве можно забыть эти детские плечи,

Этот горький, заплаканный рот,

И акцент Вашей польской изысканной речи,

И ресниц утомленных полет?



А крылатые брови? А лоб Беатриче?

А весна в повороте лица?..

О, как трудно любить в этом мире приличий,

А, как больно любить без конца!



И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,

И, зажав свое сердце в руке,

Осторожно уйти, навсегда отказаться

И еще улыбаться в тоске.



Не могу, не хочу, наконец - не желаю!

И, приветствуя радостный плен,

Я со сцены Вам сердце, как мячик, бросаю.

Ну, ловите, принцесса Ирен!







ПАНИХИДА ХРУСТАЛЬНАЯ



Вспоминайте, мой друг, это кладбище дальнее,

Где душе Вашей бально-больной

Вы найдете когда-нибудь место нейтральное

И последний астральный покой.



Там поют соловьи панихиды хрустальные,

Там в пасхальную ночь у берез

Под церковного звона аккорды финальные

Тихо сходит к усопшим Христос.



Там в любовь расцвела наша встреча печальная

Обручальной молитвой сердец,

Там звучала торжественно клятва прощальная

И нелепый печальный конец.



И когда догорят Ваши свечи венчальные,

Погребальные свечи мои,

Отпоют надо мной панихиды хрустальные

Беспечальной весной соловьи.







ПЕЙ, МОЯ ДЕВОЧКА…



Пей, моя девочка, пей, моя милая,

Это плохое вино.

Оба мы нищие, оба унылые,

Счастия нам не дано.



Нас обманули, нас ложью опутали,

Нас заставляли любить…

Хитро и тонко, так тонко запутали,

Даже не дали забыть!



Выпили нас, как бокалы хрустальные

С светлым душистым вином.

Вот отчего мои песни печальные,

Вот отчего мы вдвоем.



Наши сердца, как перчатки, изношены.

Нам нужно много молчать!

Чьей-то жестокой рукою мы брошены

В это большую кровать.







ПЁС ДУГЛАС



В нашу комнату Вы часто приходили,

Где нас двое: я и пес Дуглас,

И кого-то из двоих любили,

Только я не знал, кого из нас.



Псу однажды Вы давали соль в облатке,

Помните, когда он заболел?

Он любил духи и грыз перчатки

И всегда Вас рассмешить умел.



Умирая, Вы о нас забыли,

Даже попрощаться не могли…

Господи, хотя бы позвонили!..

Просто к телефону подошли!..



Мы придем на Вашу панихиду,

Ваш супруг нам сухо скажет: "Жаль"…

И, покорно проглотив обиду,

Мы с собакой затаим печаль.



Вы не бойтесь. Пес не будет плакать,

А, тихонечко ошейником звеня,

Он пойдет за Вашим гробом в слякоть

Не за мной, а впереди меня!..







ПРИНЦЕССА МАЛЕН



Мне так стыдно за Вас. Мне и больно и жутко.

Мне не хочется верить такому концу.

Из "Принцессы Мален", вдохновенной и чуткой,

Превратиться в такую слепую овцу!



Он Вас так искалечил! Тупой и упорный,

Как "прилично" подстриг он цветы Ваших грез!

Что осталось от Вас, Ваших шуток задорных,

Ваших милых ошибок, улыбок и слез!



Он Вас так обезличил! Он все Ваши мысли

Перекрасил в какой-то безрадостный цвет.

Как увяли слова! Как бессильно повисли

Ваши робкие "Да", Ваши гордые "Нет"!



Это грустно до слез. И смешно, к сожаленью,

Что из "Розы поэта" - и это не лесть -

Этот добрый кретин просто сварит варенье,

Спрячет в шкаф и зимой будет медленно есть.



Одного он не знает: чем сон непробудней,

Тем светлей пробужденье, тем ярче гроза.

Я спокойно крещу Ваши серые будни,

Ваше тихое имя целую в глаза.







ПРОЩАЛЬНЫЙ УЖИН



Сегодня томная луна,

Как пленная царевна,

Грустна, задумчива, бледна

И безнадежно влюблена.



Сегодня музыка больна,

Едва звучит напевно.

Она капризна, и нежна,

И холодна, и гневна.



Сегодня наш последний день

В приморском ресторане.

Упала на террасу тень,

Зажглись огни в тумане.



Отлив лениво ткет по дну

Узоры пенных кружев.

Мы пригласили тишину

На наш прощальный ужин,



Благодарю Вас, милый друг,

За тайные свиданья,

За незабвенные слова

И пылкие признанья.



Они, как яркие огни,

Горят в моем ненастье.

За эти золотые дни

Украденного счастья.



Благодарю Вас за любовь,

Похожую на муки,

За то, что Вы мне дали вновь

Изведать боль разлуки.



За упоительную власть

Пленительного тела,

За ту божественную страсть,

Что в нас обоих пела.



Я подымаю свой бокал

За неизбежность смены,

За Ваши новые пути

И новые измены.



Я не завидую тому,

Кто Вас там ждет, тоскуя…

За возвращение к нему

Бокал свой молча пью я!



Я знаю, я совсем не тот,

Кто Вам для счастья нужен.

А он - иной… Но пусть он ждет,

Пока мы кончим ужин!



Я знаю, даже кораблям

Необходима пристань.

Но не таким, как мы! Не нам,

Бродягам и артистам!







СЕРОГЛАЗОЧКА



Я люблю Вас, моя сероглазочка,

Золотая ошибка моя!

Вы - вечерняя жуткая сказочка,

Вы - цветок из картины Гойя.



Я люблю Ваши пальцы старинные

Католических строгих мадонн,

Ваши волосы сказочно длинные

И надменно-ленивый поклон.



Я люблю Ваши руки усталые,

Как у только что снятых с креста,

Ваши детские губы коралловые

И углы оскорбленного рта.



Я люблю этот блеск интонации,

Этот голос - звенящий хрусталь,

И головку цветущей акации,

И в словах голубую вуаль.



Так естественно, просто и ласково

Вы, какую-то месть затая,

Мою душу опутали сказкою,

Сумасшедшею сказкой Гойя…



Под напев Ваших слов летаргических

Умереть так легко и тепло.

В этой сказке смешной и трагической

И конец, и начало светло…







ТАНГО «МАГНОЛИЯ»



В бананово-лимонном Сингапуре, в буре,

Когда поет и плачет океан

И гонит в ослепительной лазури

Птиц дальний караван,



В бананово-лимонном Сингапуре, в буре,

Когда у Вас на сердце тишина,

Вы, брови темно-синие нахмурив,

Тоскуете одна…



И, нежно вспоминая

Иное небо мая,

Слова мои, и ласки, и меня,

Вы плачете, Иветта,

Что наша песня спета,

А сердце не согрето без любви огня.



И, сладко замирая от криков попугая,

Как дикая магнолия в цвету,

Вы плачете, Иветта,

Что песня недопета,

Что это лето где-то

Унеслось в мечту!



В банановом и лунном Сингапуре, в буре,

Когда под ветром ломится банан,

Вы грезите всю ночь на желтой шкуре

Под вопли обезьян.



В бананово-лимонном Сингапуре, в буре,

Запястьями и кольцами звеня,

Магнолия тропической лазури,

Вы любите меня.







ТО, ЧТО Я ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ



Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть не дрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в Вечный Покой!



Осторожные зрители молча кутались в шубы,

И какая-то женщина с искаженным лицом

Целовала покойника в посиневшие губы

И швырнула в священника обручальным кольцом.



Закидали их елками, замесили их грязью

И пошли по домам - под шумок толковать,

Что пора положить бы уж конец безобразью,

Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.



И никто не додумался просто стать на колени

И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране

Даже светлые подвиги - это только ступени

В бесконечные пропасти - к недоступной Весне!







ТРЕФОВЫЙ КОРОЛЬ



Так недолго Вы были моей Коломбиною.

Вы ушли с представителем фирмы Одоль.

Далеко-далеко в свое царство ослиное

Вас увозит навеки трефовый король.



Ну конечно, Пьеро - не присяжный поверенный,

Он влюбленный бродяга из лунных зевак,

И из песни его даже самый умеренный

Все равно не сошьешь горностаевый сак.



А трефовый король - человек с положением.

Он богат, и воспитан, и даже красив.

Недалекий немножко. Зато, без сомнения,

Человек своих слов и почти не ревнив.



Говорят, у него под Тифлисом имение.

Впрочем, это неважно, а главное то,

Что, желая всю жизнь из-за лунного пения

Не иметь бриллиантов, эспри и манто.



Надо быть "Коломбиной". Прощайте, последняя.

Поцелуй - Вашим мыслям. Да здравствует Боль!

Буду петь, как всегда, свои лунные бредни я,

Ну а Вас успокоит… Трефовый король.







ШАНХАЙ



Вознесенный над желтой рекой полусонною,

Город - улей москитов, термитов и пчел,

Я судьбу его знаю, сквозь маску бетонную

Я ее, как раскрытую книгу, прочел.



Это Колосс Родосский на глиняном цоколе,

Это в зыбком болоте увязший кабан,

И великие ламы торжественно прокляли

Чужеземных богов его горький обман.



Победителей будут судить побежденные,

И замкнется возмездия круг роковой,

И об этом давно вопиют прокаженные,

Догнивая у ног его смрадной толпой.



Вот хохочут трамваи, топочут автобусы,

Голосят амбулансы, боясь умереть…

А в ночи фонарей раскаленные глобусы

Да назойливо хнычет китайская медь.



И бегут и бегут сумасшедшие роботы,

И рабы волокут в колесницах рабов,

Воют мамонты, взвив разъяренные хоботы,

Пожирая лебедками чрева судов.



А в больших ресторанах меню - как евангелия

Повара - как епископы, джаза алтарь

И бесплотно скользящие женщины-ангелы -

В легковейные ткани одетая тварь.



Непорочные девы, зачавшие в дьяволе,

Прижимают к мужчинам усохшую грудь,

Извиваясь, взвиваясь, свиваясь и плавая,

Истекают блаженством последних минут.



А усталые тросы надорванных мускулов

Все влекут и влекут непомерную кладь…

И как будто все это знакомое, русское,

Что забыто давно и вернулось опять.



То ли это колодников гонят конвойные,

То ли это идут бечевой бурлаки…

А над ними и солнце такое же знойное,

На чужом языке - та же песня тоски!



Знаю: будет сметен этот город неоновый

С золотых плоскогорий идущей ордой,

Ибо Божеский, праведный суд Соломоновый

Нависает, как меч, над его головой.







Я СЕГОДНЯ СМЕЮСЬ НАД СОБОЙ…



Я сегодня смеюсь над собой

Мне так хочется счастья и ласки,

Мне так хочется глупенькой сказки,

Детской сказки наивной, смешной.



Я устал от белил и румян

И от вечной трагической маски,

Я хочу хоть немножечко ласки,

Чтоб забыть этот дикий обман.



Я сегодня смеюсь над собой:

Мне так хочется счастья и ласки,

Мне так хочется глупенькой сказки,

Детской сказки про сон золотой…

Каждый русский человек мечтает хотя бы раз в жизни выдернуть шнур и выдавить стекло.

[1..8]


Папки